После первой, хоть и отраженной, атаки стало ясно, насколько решительно настроен противник. Пехотные полки флешей готовились к отражению новой, и в 6.30 она началась. Маршал Даву торопился выполнить приказ Наполеона как можно скорее взять эти укрепления. Именно здесь он хотел прорвать оборону противника и, расчленив его, уничтожать по частям.
Поначалу Наполеону казалось, что для выполнения этой задачи вполне хватит двух пехотных дивизий. Но вторая атака, уже поддержанная артиллерией, также была отбита.
Получив это известие, Наполеон бросил на флеши 30 тысяч человек при 160 орудиях, третья по счету атака велась с двойным превосходством французов. Численный перевес помог им продвинуться вперед — часть флешей была занята. После полуторачасового боя русские кирасиры, пришедшие к 9 часам утра на помощь товарищам, заставили французов отойти на исходные позиции.
Четвертая атака началась около 10 часов утра. Ожесточение схватки нарастало, кавалерийские корпуса французов, поддерживая наступающую пехоту, с бешеным натиском устремились на флеши. Багратион нес огромные потери. На помощь ему были посланы два полка под командованием генерала Александра Тучкова. И тут наступил критический момент боя. Флеши оказались занятыми врагом. Между тем средняя из них представляла для русских особую ценность: расположенная уступом, невидимая со стороны противника, а потому необстреливаемая, она служила опорой для наших контратак. Вернуть ее было необходимо любой ценой.
Но ураганный огонь противника одну за другой замертво укладывал солдатские колонны — атаки русских захлебывались.
Тогда Тучков, схватив знамя и обернувшись к своим пехотинцам, крикнул: «Ну что же вы, ребята, трусите? Тогда я один пойду!» — и ринулся вперед. Но успел сделать только несколько шагов...
Между тем гибель любимого командира словно вернула поредевшим полкам былые силы. Атака, стоившая жизни генералу Тучкову, была отражена, а французы выбиты из флешей.
Наполеон, обескураженный тем, что русские не только держат оборону, но и постоянно атакуют, бросал на этот клочок земли дивизию за дивизией. А Багратионовы флеши, словно жернова, перемалывали их одну за другой.
Французский генерал Пеле впоследствии писал о защитниках флешей: «Посреди открытой местности и картечь нашей артиллерии, и атаки нашей кавалерии и пехоты наносили им огромные уроны. Но пока у них оставалось хоть сколько-нибудь силы, эти храбрые солдаты снова начинали свои атаки».
В 11 часов 30 минут французы начали свою очередную атаку. Фамилии генералов, брошенных на полуразрушенные уже флеши, не нуждаются в рекомендациях: Даву, Ней, Жюно, Мюрат. Их поддерживало огромное количество артиллерии — более 400 орудий, почти половина из того, что Наполеон имел при Бородине. Численный перевес был на стороне французов.
«Наши дрались как львы: это был ад, а не сражение... Стены сшибались и расшибались, и бой рукопашный кипел повсеместно. Штык и кулак работали неутомимо, иззубренные палаши ломались в куски, пули сновали по воздуху и пронизывали насквозь, — писал участник сражения. — И над этим полем смерти и крови, затянутым пеленою разноцветного дыма... ревели по стонущим окрестностям огромные батареи».
Если читать подобные описания без торопливости, даже самое вялое воображение способно вполне зримо воспроизвести эту ужасную сечу под полуденным августовским солнцем. И тогда веришь всем запечатленным очевидцами деталям: и тому, что конница не могла передвигаться из-за груд тел, громоздившихся друг на друге, и тому, что земля устала впитывать кровь, и тому, что здесь уже не было никаких различий между князьями и холопами, начальниками и рядовыми — десятки тысяч людей «один на один с бешенством отчаяния» дрались штыками, прикладами, тесаками, камнями, кулаками, дрались до последнего дыхания.
Во время этого боя осколком гранаты был смертельно ранен князь Багратион, возглавлявший контратаку русских. Весть об этом ввела защитников флешей, а затем и всю армию в настоящий шок.
И это могло кончиться катастрофой. Кутузов, понимая это, послал на замену прежнему командующему генерала Д.С. Дохтурова, того самого, который играл в бостон накануне битвы. «...В пожар и смятение левого крыла, — писал Ф. Глинка, — въехал человек на усталой лошади, в поношенном генеральском мундире, со звездами на груди, росту небольшого, но сложенный плотно, с чисто русскою физиономией, и посреди смертей и ужасов разъезжал спокойно».
Недаром Дохтурова называли «железным». Кутузов знал, кого посылает к обезглавленному, измученному войску. «Рекомендую Вам держаться до тех пор, пока от меня не воспоследует повеление к отступлению». И Дохтуров, которому было отказано в подкреплении, держался. Он сумел под непрекращающимся огнем отвести войска на выгодные позиции, не дав французам разорвать русский фронт даже при оставлении флешей.
Этот этап борьбы на Бородинском поле истребил «такое чудовищное количество отборных французских войск, что и маршалы, и Наполеон явно увидели, до какой степени невыгодно вконец положить тут же, на одном только этом участке фронта, все лучшие силы, без которых нельзя будет целесообразно использовать конечную победу, даже если и удастся ее удержать».
27 августа. После сражения
Ночной осмотр Бородинского поля произвел на Наполеона ошеломляющее впечатление. Объехав позиции русских, император увидел, что сдвинуть их с места при всех адских усилиях его армии практически не удалось. Впору было спросить самого себя: «Где моя армия, поставившая на колени Европу? Почему все случилось не так, как было задумано?» Хорошо еще, что он устоял перед искушением пустить в ход гвардию — свой последний резерв.
...Когда при Березине карета со всеми вещами и бумагами маршала Бертье попала в руки казаков, то среди разных документов был найден приказ, отданный Наполеоном поздним вечером 26-го. Вот его текст:
«Французы!
Вы разбиты! Вы позволили покрыть себя бесчестьем и позором. Только одною кровью русскою вы можете смыть это пятно! Через два дня я вновь дам сражение, еще более кровопролитное, нежели вчера. Пусть погибнут в нем трусы, я хочу командовать только храбрыми.
Наполеон».
Но это было невозможно. Пороха и пуль у солдат Наполеона оставалось всего на несколько залпов, и пополнить запасы в течение двух дней он никак не смог бы.
…Поначалу французы были настолько измотаны, что даже не преследовали русские полки, отходившие к Можайску. Печать трагизма для русских на этот отход, несомненно, накладывало то обстоятельство, что транспорт для раненых, о котором Кутузов столько раз молил градоначальника Москвы графа Ростопчина, прибыл слишком поздно. Тысячи еще живых, но искалеченных так и остались лежать на Бородинском поле.
Но уже в полдень 27-го маршал Бертье приказал авангарду Мюрата преследовать русских, остановившись в 7 — 8 верстах от Можайска. Поняв, что французы организовали погоню, Кутузов поставил перед казачьим атаманом Платовым задачу: занять позицию перед городом и удержать врага. Но Платову не удалось выполнить задание до конца. А потому из-за скорого отступления из Можайска эвакуация раненых из города была крайне затруднена. Опасение принять навязанный бой в городе заставило русскую армию быстро продолжить марш к Москве. Тяжелораненых, в особенности тех, что с ампутированными ногами, пришлось оставить в Можайске. Француз-офицер Цезарь Ложье отмечал, что «город был буквально запружен ранеными, их было до 10 000». Эта цифра фигурирует и в других документах. И.П. Липранди, настаивая на том, что раненых было все-таки меньше, отмечал: «Они почти все погибли, не только от неимения помощи, но и с голоду, которому подвергались и французы». Жуткая картина предстала перед французом — врачом Де ла Флизом. Он записал, что в поле, примыкавшем в городским садам Можайска, возвышалась пирамида трупов — до 800 тел, — собранных по распоряжению коменданта города для сожжения. «Тут были русские и французы», — утверждал он.
…Между тем Бородинское поле оставалось в том самом виде, каким застала его ночь после битвы. Только стон утих — раненые превратились в мертвых. «В этом могильном запустении лежали трупы, валялись трупы, страшными холмами громоздились трупы», — писал Ф.Глинка.
Боясь по весне вспышки эпидемии, власти решили приступить в расчистке поля. С окрестных деревень собрали крестьян, чтобы решить дело. Однако захоронить закостеневшие, сцепленные друг с другом тела не представлялось возможным. Лишь небольшую часть павших засыпали во рвах укреплений. В основном же рыли котлованы, разводили в них костры и, сгребая мертвых крюками, сжигали их в этих братских могилах. Если верить А.И. Михайловскому-Данилевскому, земля Бородинского поля приняла таким образом тела и пепел 58 521 человека. Лошадиных трупов насчитывалось 34 472.
